Неточные совпадения
— Пожалуй, рейнвейну, —
сказал молодой
офицер, робко косясь на Вронского и стараясь поймать пальцами чуть отросшие усики. Видя, что Вронский не оборачивается, молодой
офицер встал.
— Не поверхностное, —
сказала княгиня Тверская. — Один
офицер, говорят, сломал два ребра.
— Что? подкрепляешься на работу? —
сказал пухлый
офицер, садясь подле него.
— А не боишься потолстеть? —
сказал тот, поворачивая стул для молоденького
офицера.
«Знаешь, что случилось?» —
сказали мне в один голос три
офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть.
— Ведь этакий народ! —
сказал он, — и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «
Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…
— Да ведь соболезнование в карман не положишь, —
сказал Плюшкин. — Вот возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся, говорит — родственник: «Дядюшка, дядюшка!» — и в руку целует, а как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. С лица весь красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в
офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!
— Ты мне будешь нужен. Я
скажу офицеру, чтобы наместо тебя отрядил другого.
— Милостивый государь! позвольте вам доложить, что я
офицер. Вы можете это
сказать вашему слуге, а не мне.
— Не дать-то им это можно-с, — отвечал унтер-офицер в раздумье. — Вот кабы они
сказали, куда их предоставить, а то… Барышня, а барышня! — нагнулся он снова.
Ну, батюшка, —
сказал он, прочитав письмо и отложив в сторону мой паспорт, — все будет сделано: ты будешь
офицером переведен в *** полк, и чтоб тебе времени не терять, то завтра же поезжай в Белогорскую крепость, где ты будешь в команде капитана Миронова, доброго и честного человека.
Я дожидался долго; наконец мужик воротился и
сказал мне: «Ступай: наш батюшка велел впустить
офицера».
Мы отправились далее. Стало смеркаться. Мы приближились к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На вопрос: кто едет? — ямщик отвечал громогласно: «Государев кум со своею хозяюшкою». Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. «Выходи, бесов кум! —
сказал мне усастый вахмистр. [Вахмистр — унтер-офицер в кавалерии.] — Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!»
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского
офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я
сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! —
сказал старичок в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина
офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров.
«Слышь ты, Василиса Егоровна, —
сказал он ей покашливая. — Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.] не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, —
сказал он, — коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, — не тебе бы хитрить; посылай-ка за
офицерами».
— Я люблю любить, как угарная, —
сказала она как-то после одной из схваток, изумившей Самгина. — Любить, друг мой, надо виртуозно, а не как животные или гвардейские
офицеры.
Остались сидеть только шахматисты, все остальное офицерство, человек шесть, постепенно подходило к столу, становясь по другую сторону его против Тагильского, рядом с толстяком. Самгин заметил, что все они смотрят на Тагильского хмуро, сердито, лишь один равнодушно ковыряет зубочисткой в зубах. Рыжий
офицер стоял рядом с Тагильским, на полкорпуса возвышаясь над ним… Он что-то
сказал — Тагильский ответил громко...
Клим Самгин, бросив на стол деньги, поспешно вышел из зала и через минуту, застегивая пальто, стоял у подъезда ресторана. Три
офицера, все с праздничными лицами, шли в ногу, один из них задел Самгина и весело
сказал...
Самгин хотел
сказать, что не нуждается в заботах о нем, но — молча кивнул головой. Чиновник и
офицер ушли в другое купе, и это несколько успокоило Крэйтона, он вытянулся, закрыл глаза и, должно быть, крепко сжал зубы, — на скулах вздулись желваки, неприятно изменив его лицо.
— Прошу не шутить, — посоветовал жандарм, дергая ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу захотелось
сказать об этом
офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим подумал, что, если б Инокова не было, он вел бы себя как-то иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки могут как-то осложнить происходящее.
—
Скажите… Это — не в порядке дознания, — даю вам честное слово
офицера! Это — русский человек спрашивает тоже русского человека… других мыслей, честного человека. Вы допускаете…?
Самгин не заметил, откуда явился
офицер в пальто оловянного цвета, рыжий, с толстыми усами, он точно из стены вылез сзади Самгина и встал почти рядом с ним,
сказав не очень сильным голосом...
— Вам следовало объяснить мне это, —
сказал офицер, спрятав руки свои за спину.
Клим встал, чтоб позвонить. Он не мог бы
сказать, что чувствует, но видел он пред собою площадку вагона и на ней маленького
офицера, играющего золотым портсигаром.
Судейский чиновник, прочитав документы, поморщился, пошептал что-то на ухо
офицеру и затем
сказал...
Офицер, который ведет его дело, — очень любезный человек, — пожаловался мне, что Дмитрий держит себя на допросах невежливо и не захотел
сказать, кто вовлек его… в эту авантюру, этим он очень повредил себе…
— Бир, —
сказал Петров, показывая ей два пальца. — Цвей бир! [Пару пива! (нем.)] Ничего не понимает, корова. Черт их знает, кому они нужны, эти мелкие народы? Их надобно выселить в Сибирь, вот что! Вообще — Сибирь заселить инородцами. А то, знаете, живут они на границе, все эти латыши, эстонцы, чухонцы, и тяготеют к немцам. И все — революционеры. Знаете, в пятом году, в Риге, унтер-офицерская школа отлично расчесала латышей, били их, как бешеных собак. Молодцы унтер-офицеры, отличные стрелки…
— Нам известно о вас многое, вероятно — все! — перебил жандарм, а Самгин, снова чувствуя, что
сказал лишнее, мысленно одобрил жандарма за то, что он помешал ему. Теперь он видел, что лицо
офицера так необыкновенно подвижно, как будто основой для мускулов его служили не кости, а хрящи: оно, потемнев еще более, все сдвинулось к носу, заострилось и было бы смешным, если б глаза не смотрели тяжело и строго. Он продолжал, возвысив голос...
В буфете, занятом
офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он
сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами сибирских солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
Самгин не заметил, как рядом с ним очутились двое
офицеров и один из них
сказал...
Рыжий
офицер положил на стол револьвер, расстегнул портупею, снял саблю и ее положил на стол, вполголоса
сказав Рущицу...
— Подпоручик Валерий Николаев Петров, —
сказал он, становясь против Самгина. Клим Иванович тоже назвал себя, протянул руку, но
офицер взмахнул головой, добавил...
— Благодарю, —
сказал офицер, когда жандарм припал на колено пред ним.
Офицер очень любезно
сказал ему, что сейчас поезд подойдет к вокзалу.
— Да ведь я же
сказал вам, — грубо и громко крикнул Иноков из-за спины
офицера.
— Почему же
офицер — скот? — нахмурив брови, удивленно спросила Дуняша. — Он просто — глупый и нерешительный. Он бы пошел к революционерам и
сказал: я — с вами! Вот и все.
— Прошу оставить меня в покое, — тоже крикнул Тагильский, садясь к столу, раздвигая руками посуду. Самгин заметил, что руки у него дрожат. Толстый
офицер с седой бородкой на опухшем лице, с орденами на шее и на груди, строго
сказал...
Катерина Николаевна сходила вниз, в своей шубе, и рядом с ней шел или, лучше
сказать, вел ее высокий стройный
офицер, в форме, без шинели, с саблей; шинель нес за ним лакей.
Тем не менее старый князь очень ими интересовался и особенно любил одного из этих князей, так
сказать их старшего в роде — одного молодого
офицера.
Вон и риф, с пеной бурунов, еще вчера грозивший нам смертью! «Я в бурю всю ночь не спал и молился за вас, —
сказал нам один из оставшихся американских
офицеров, кажется методист, — я поминутно ждал, что услышу пушечные выстрелы».
Скажу вам по секрету, что Фаддеев изловчился как-то обманывать бдительность Терентьева, трюмного унтер-офицера, и из-под носа у него таскал из систерн каждое утро по кувшину воды мне на умыванье.
На другой день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики спросить о числе гостей, и когда
сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших
офицеров. Они
сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
Несколько пешеходов,
офицеров с судов да мы все составляли публику, или, лучше
сказать, мы все были действующими лицами.
Так и есть: страх сильно может действовать. Вчера, второго сентября, послали записку к японцам с извещением, что если не явятся баниосы, то один из
офицеров послан будет за ними в город. Поздно вечером приехал переводчик
сказать, что баниосы завтра будут в 12 часов.
Мы с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то
сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали
офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не сходила.
Но это все неважное: где же важное? А вот: 9-го октября, после обеда,
сказали, что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный
офицер посылает
сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я был там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун, а тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
22 января Л. А. Попов, штурманский
офицер, за утренним чаем
сказал: «Поздравляю: сегодня в восьмом часу мы пересекли Северный тропик». — «А я ночью озяб», — заметил я. «Как так?» — «Так, взял да и озяб: видно, кто-нибудь из нас охладел, или я, или тропики. Я лежал легко одетый под самым люком, а «ночной зефир струил эфир» прямо на меня».
Нам подали шлюпки, и мы, с людьми и вещами, свезены были на прибрежный песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не остров, что там есть города и цивилизация? да до них две, три или пять тысяч верст! Мы поглядывали то на шкуну, то на строения и не знали, куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер, спросил имена,
сказал свое и пригласил нас к себе ужинать, а завтра обедать. Это был начальник порта.
— Ну, нет, ее обыщут, —
сказал офицер и засмеялся неприятным смехом.